Отслеживая новые подборки в "толстых журналах", я, по старой советской привычке, пытаюсь не только уловить общую тенденцию развития современной поэзии, но и - в первую очередь - открыть для себя новые имена-явления на поэтическом небосклоне русской литературной Вселенной ("Где, укажите нам, Отечества отцы, которых мы должны принять за образцы?"). А на чье еще мнение опираться, если не на худо-бедно сформировавшееся свое собственное и еще на то, которое должно быть "безусловно авторитетным" (то бишь - профессиональным) - толсто-журнальное, редакторское?
...Эта подборка в новом "Новом мире" лично меня не зацепила ни одним стихотворением.
Такое бывает, тут ничего не поделаешь, да и не обязательно.
И все же лично меня поэтические подборки в толстых журналах (особенно в "Новом мире") часто заставляют терзаться вопросом о собственной читательской неполноценности.
Вот ведь, думаю я, "если звезды на небе зажигают, значит, это кому-нибудь - нужно?".
Скажу сразу, моя цель вовсе не критиковать автора (ни в коем разе: "Подумаешь, Кружилину не понравилось! Кто такой этот Кружилин?"), поэтому, очень простой вопрос (в порядке обмена мнениями): кого из вас, уважаемые посетители портала и любители поэзии, эта подборка, в отличие от меня, "зацепила" и, если не секрет, чем?
СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВ
Мукоморье
стихи
* * *
...колебания поколения...
Ян Сатуновский
С грустью смотрю, как уходят
в трэш, китч и фарс мои конфиденты,
с кем пролетели веселые годы надежд и открытий.
Так же, должно быть, они
видят меня отступающим в тень смирным шагом,
с миной, как тара пустая, и взглядом тяжелым.
(Время — вот говорят — движение после Большого Взрыва.
Малым осколкам его, нам, возможно ли остановиться?
Нет: разбегаясь, мы раздвигаем границы этого мира.)
* * *
подлесок тянется к верху
да знает меру
лес вымахал
стелет боярскими рукавами
а бурелом? —
есть же и бурелом —
пылкий мемориал
легкий сарданапал
где чей шесток? —
падаль труха подзол —
и нет никаких сверчков
* * *
лучшее в этой жизни
я испытал во сне
летал без страха
дышал под водой
разговаривал с мертвыми
любил тебя не таясь
сон мой счастье мое
Что нужно
Учись у гастарбайтеров
беженцев эмигрантов —
лимитчиков тесных оазисов
благополучия
Они знают
что человеку нужно:
крыша над головой
дешевые макароны мелким оптом
барахло рабочее и на выход
если дело пойдет хорошо —
в складчину —
ламповый телевизор
по которому в новостях из горячих точек
можно увидеть
дом
* * *
Умирало лето, тихо тлело,
Сентябрем окончиться хотело.
Золотым дождем еще струилось.
Откупалось, что ли? Не скупилось,
Неумело с жизнью расставалось,
Ничего ему не оставалось —
Дня, ни полдня. Только понимало
Лето, что такому лету лета — мало.
Ах, ему хотя б еще полстолька!
Столько сил оно таило, света столько
Не излило — и томилось этим даром,
Точно подозрением, что даром
Было здесь и быть не уставало,
Так любило жить, что жизнь давало,
И теплом и негой угодило,
А теперь вот угасало, уходило
В мрак и холод, сбрасывая зелень
Как улику нежности на землю.
...И Земля, уже полунагая,
На бок повернулась, как Даная,
После жаркой встречи засыпая.
Море волнуется — три
Теплый воздух на побережье пришел с ночным ветром
Вода поднялась
Резче стала линия горизонта
Приезжий в мертвый сезон
ляпнув некстати "Домой... мой ад..."
обмирает как пораженный громом
Мелко хлопает брючина
Из пучины встает многорукая гидра судьба
и нежно душит его в объятьях
Пойманный мотылек
Она качала твою колыбель.
Когда она отходила, ты плакал.
Возвращалась потом — постепенно.
Не балуя. Не отпуская.
Засыпала кошка. Хомячок. Попугай.
Пойманный мотылек.
Первые шаги вы делали вместе —
было весело, как летаешь.
Но вдруг умирал бушевавший всю ночь сосед,
незнакомый далекий родственник,
заставивший маму плакать,
кто-то, уехавший в кузове, в кукольном домике,
впереди оркестра, —
она выбегала с тобой на улицу, взлетала на дерево,
подбиралась ближе.
По одному забирала она стариков.
Одних ты боялся, с другими был неразлучен.
Проводы их одинаково навевали скуку
(вблизи — узнаёшь и эту сторону смерти).
Позже она показала тебе букварь,
чтобы ты мог ее встретить в книгах —
не только в дворовых играх.
...Этот стоял на воротах.
...Тот был всего на год старше.
— А помнишь, вы с ним дрались? — Он всегда побеждал.
— Как это было? — Мне мать сказала... — Я сам все видел!
Очевидцы были в большом почете.
И хотя тебя не было рядом, все, что они говорили,
ты словно бы знал заранее.
Она тебе рассказала.
...............................................
С годами — все глуше голос, но ближе шепот.
Простые слова конечно, вчера и тихий
обдают сердце холодом.
Сама тишина — обольщает...
Истончается телефонная книжка.
Иссушается память. В кругу знакомых — одни прорехи.
Даже самые близкие ей теперь уступают.
Это — время финала:
черной-пречерной ночью
на черной-пречерной улице,
застав тебя одного,
она подойдет наконец и тихонько сзади
накроет глаза ладошками
девочки, утонувшей, когда вам было —
сколько? где? неужели было? —
и ты стоишь, ты гадаешь —
пойманный мотылек.
Мукоморье
Пережитое
пережеванное
каша
клейкий мякиш
в увечных пальцах памяти-воровки
начетчицы и затевалы
детсадовской
безвкусной
нестерпимо глупой
неистощимой на фантомы
то — посмотри — какой-то темный дом
то дерево
старуха
мальчик
в чужом бреду бормочущий
там — чудеса
там — чудеса
там кто-то бродит
кто-то бродит
все бродит
кто-то
не находит
места
кто-то
и кто-то
долгий
на ветвях висит
Место
В последнее время стали замечать,
что он зачастил в кладовку.
То безо всякой надобности,
как бы между прочим, порой и в шутку,
заглянет на миг — и обратно.
То придумает себе там
какое-нибудь пустяковое дело —
и так это все неотложно обставит,
что бывшие рядом случайно
испытывали неловкость,
а знавшие это за ним —
гадливость.
Он же не допускал вопросов.
Так дошло то того, что он мог
запросто вдруг исчезнуть,
без объяснений, в любой момент,
и все уже знали, куда —
в свою кладовку...
В конце концов
полезли посмотреть —
а у него там
место.
* * *
Приснилась Лия Георгиевна, Пашина мама.
С ней был кто-то еще из недавно умерших.
Смерть исказила их лица.
Но сон изменил их — гораздо сильнее:
вдруг они стали недружелюбны.
Что-то они говорили мне, за что-то ругали.
И не хотели оставить с собой ни на минуту.
Сон закончился скоро.
Вряд ли он имел отношение к чувству моей вины перед ними:
не были мы близки, и ни в чем я не виноват.
Вряд ли сон был пророческим:
никогда я не славился интуицией, умру не скоро еще,
да и гнали меня, не звали.
Сон был простым — и проста его отгадка:
я боюсь смерти, только и всего.
Техника речи
Переломать все кости в языке —
чтобы говорить свободно.
Одну все-таки оставить —
чтобы не лукавить.
* * *
если бы у сердца были руки
оно бы тебя удержало
оно бы тебя приручило
но сердце мое безруко
сердце мое дыряво
оно тебя впустило
и вытолкнуло
с кровью
* * *
Сбор грудной № 2:
листья мать-и-мачехи,
корни солодки,
листья подорожника большого.
Показания. Противопоказания. Побочные эффекты.
Сбор сердечный № 1:
седина матери,
улыбка дочери,
благодатный живот любимой.
Неприкаянность. Гиперчувствительность. Душевный непокой.
Катаклизм
Три дня крутило и ломало,
упругий воздух лупил наотмашь,
дома содрогались в холодных ливнях.
На четвертый стихло.
Но люди...
Посмотрите, что с людьми!
Они просят прощения
друг у друга.
Exegi monumentum
Я памятник. Я сам себе гранит.
Коль скоро время растирает камни
В песок, меня оно не сохранит.
Я весь умру. Сгорят мои слова
И в памяти чужой, и на бумаге —
В осенних парках тихая листва...
Угаснет спор меж прахом и душой —
Я пригожусь обоими по праву
Величины и в сумме небольшой.
Я жил как все. Как всякий, замирал
В толпе — с лица всеобщим выраженьем
(Так минерал похож на минерал
Одной породы). Я всегда мечтал
Быть ниже трав и тише вод безмолвных,
Точнее — ими быть, среди начал
И мира этого прекрасного основ —
Частицей малой, лучше самой малой.
И путь мой к этому блистательно не нов:
Пройти сквозь жизнь и сбросить, как пиджак,
Себя, приобретенного случайно.
А шаг из памяти — то мой последний шаг.
* * *
...И когда подступает час
произнести самые главные слова,
на человека обрушивается тишина,
в которой всякая, даже совсем
незначительная, мысль
громыхает, как тысяча медных тазов.
Слушая этот шутовской набат,
человек понимает,
что время еще не пришло.
И речь к нему возвращается.
* * *
серебром высочайшей пробы
звенели слова у меня в руках
говорили о жизни такие вещи
что горело сердце и щипало веки
я посмотрел за окно
а там
золото и туман и дождь
Опубликовано в журнале
Об авторе:
Михайлов Сергей Юрьевич родился в 1970 году в Молдавии, с 1988 года живет в Калининграде. Окончил филологический факультет Калининградского государственного университета. Поэт, прозаик, переводчик. Автор поэтического сборника “Новые песни западных славян” (2004). Публиковался во многих интернет-изданиях, журналах и альманахах. Стихи переводились на европейские языки. В “Новом мире” публикуется впервые.
