Живет в Казани. О себе: "Две книжки стихов. Переведён на сербский."

Фото

На груди ли меня хранишь,
как иголку хранит наколка?
Уголок ли обгрызла мышь,
что устроила в сердце норку?

Береги меня, береги –
отпечаток на тонком глянце.
Но в любви уже перегиб:
ожидать, ненавидеть, клясться.

Мы засветим совместный кадр,
но проявимся по-любому.
Глянь: как в камере миокард,
утекают года с альбома.

Эта памятка гладкая
век отслужит глазам затеей,
и в старушечьих лапках я
хрусткой осенью отжелтею.


Свияжск

Впадает ли в Волгу кривая Свияга,
где кожа реки золотится на солнце,
и храмы медовые, вставши на якорь,
в обеденный проблеск опутаны звонцем?

Впадает ли сердце в острожную крепость,
забившись о берег тугими волнами,
в крови оживляя восторженный эпос
о грозном царе от бревенчатых армий?

Впадают ли в спячку глухие столетья,
ушедшие вплавь на приступье Казани,
внизу по теченью победу отметив,
забывшие всё, что стремительно взяли?

Заблудшее солнце, что рань ножевая,
покойные церкви по горлу полощет.
Но лязгом мечей иногда оживает
на острове новом старинная площадь…


Стоматология

Теперь зубочистке осталось
царапать по нервам прорех –
тянись, саблезубая старость,
расщёлкать познанья орех.

Фарфоровой мудрости гностик,
вставной летописный резец –
вгрызайся с малиновой злостью
в проклятый язык, наконец.

Последние сгустки апломба
за ваткой сомнения сплюнь,
почуй, как морозная пломба
врастает в пульпитный июнь.

На страшное синее нёбо,
на хрусткую, с кровью, эмаль -
смотри через зеркальце в оба
и скрежету глотки внимай.

Пока ты под местным наркозом,
пока ещё жив протезист,
напильник извечных вопросов
над лобною костью навис.

Но всё перемелется, братцы:
коронки, каретки, мосты…
Придёт санитарка прибраться
и буквы смахнёт на листы.

К покою приёмному хлопца
крылатый ведёт поводырь.
Лишь челюсть болеть остаётся
в стакане кричащей воды.