Живет в Екатеринбурге (Россия).

* * *

Как сорванные пластыри - растяжки на ветру. Холодной пылью фонари завалят двор к утру. Но месяц маленький висит... отстриженным ногтём. Глаз от усталости косит: двоится мир кругом. Один невидимый бросок (поднял ковбой коня), - и вот на мне сидит лассо дешёвого ремня. Иду — вращаю, обхватив, в кармане пять рублей. Как неотвязный лейтмотив - солёный вкус соплей.
Тащусь усталый и больной, и душу в храм тащу. Я буду плакать на ночной и всех врагов прощу. Придёт один, другой прилог, начнут меня смущать. И буду страшно, видит Бог, томиться и страдать...

Но причастившись Таин святых, я стану сам святой.
Спокоен, радостен и тих пойду пешком домой.

Жаль, эта святость - лишь на миг, по правилам игры:
то лезем на духовный пик, то вниз летим с горы.

Я думал, если в храм войду, - поэзия прощай,
что, мол, динамика в аду, и что статичен рай.

Вошёл, дрожа. Побыл чуть-чуть. И заявляю всем:
что Церковь – не итог, а путь, путь новый, новых тем.

Да, патриот и либерал, новация не в том,
какой ты рифмой рифмовал, каким писал стихом.

Два клона или близнеца, вы равно далеки
от Бога нашего Творца, а значит от строки.

Прорыв, новинка, чистый лист - писать про благодать.
Новатор или архаист, боюсь вам не понять.

Увы, я только в тридцать два нащупал этот путь.
Но, может быть, мои слова расслышит кто-нибудь...

Метели нет. Утихло всё.
Сугробы, как ковёр.
Ремня китайское лассо -
смиренья тренажёр.

Растяжки новые висят.
Луна плывёт в эфир.
Глаза... нет, очи не косят.
Един, устойчив мир.

Я пять рублей подал бомжу,
свободно дышит нос,
и улицу перехожу...
Вопрос-
ответ-
вопрос...


О.П.П.*

Со мною рядом лечат смешного человека — испанский арбалетчик пятнадцатого века. Вчера, после обеда, я сел к нему на «панцирь»**: «Ты знаешь, Папа предал анафеме испанцев?» Он так то смотрит в стену, тут улыбнулся жидко, и снова каплет в вену оранжевая жидкость.
О, Третья мировая, мы все твои солдаты. Прошлась ты, не взрывая ни мины, ни гранаты. Не шли мы в бой под марши, не пили перед боем, а души вроде фарша, сочащегося гноем.
Студент Степан Скамейкин всё забивал на пары и загремел в армейку, а мог бы и на нары. Очкарик прыщеватый, но, видно, так достали, что стал из автомата палить по комсоставу. Мгновенья службы срочной он вечно помнить будет. И что засудят — точно, но вот кого засудят?
А нашего наркошу я выкупил случайно, засыпал он хорошей заварки в стрёмный чайник. И чтобы настоялся, накрыл чифир подушкой. Тут я и догадался кто главный по кайфушкам. Он с нами не тусился, не отвечал на шутки, а всё в углу молился... Исчез на третьи сутки. Ну, что, видать похоже, опять ушёл за кайфом. Дай всё, что хочешь, Боже, но крест его не дай нам!
Мажор пресыщен жизнью, всё так легко досталось, и дело не в цинизме, тут жёсткая усталость. Всё у него в порядке, живёт он по понятьям. Возникнут непонятки — разруливает батя. С недоуменьем горьким он тянет сигарету: должно быть счастье с горкой, а счастья вовсе нету...
О, Третья Мировая, мы все твои солдаты, прошлась ты, не взрывая ни мины, ни гранаты. Лежат себе в палатах герои Дней Подмены, но нету виноватых, а значит нет проблемы.
А если б нам давали награды и медали за то, что воевали, вот, правда, с кем не знали? Представь, роскошный орден дан «За разоблаченье ликующей и подлой системы потребленья». Представь, в мечах и бантах торжественную ленту «За честный поиск правды, хоть правды больше нету». Почётная награда — ошейник, шлем и берцы*** «За взятие разврата, сжигающего сердце». Нашивка «За наивность», значок «За инфантильность», а не успешный бизнес и не политактивность.
О, Третья мировая, на наш вопрос проклятый нам говорят, зевая: «Вы сами виноваты». Мы сами виноваты, и, значит, нет проблемы, но выше нос, ребята, герои Дней Подмены!

* Отделение пограничной патологии.
** кровать с панцирной сеткой.
*** армейские ботинки.

Уралмаш

Район деревянных бараков — империя сгнивших балконов. Кредит долговечнее браков, но всё-таки пропасть влюблённых. Держава не бедных, а нищих: в домах не найти домофонов. Суфлёрские будки на крышах, трамваи и голуби — фоном. А трубы на крышах — кинжалы, что всажены вместе с эфесом. Июнь и кайфуют бомжары, вольготно лежат под навесом.
Пьют пиво. В подъездах, на клумбах, бордюрах, аллеях и лавках. Иду мимо окон и крупно: бухает мужик в синих плавках.
И можно глотнуть газировки, сточить пару пачек пломбира, и рэпера на остановке уделать сонетом Шекспира. Потом, заедая палёнку конфеткой со вкусом шампуня, попробовать склеить девчонку... Стою в эпицентре июня!
Меня оккупируют страсти. Вот-вот и стрельну сигарету, опять побегу вслед за счастьем, хоть знаю, что счастье не в этом.
Но благословляю бараки, кредиты, измены и драки, отсутствие подлого счастья и даже греховные страсти. Всю плоскую эту минуту, всю пошлую нашу эпоху... (Не верю тому, что всё круто, не верю тому, что всё плохо).
Да, время и глухо, и слепо, смешно толковать о свободе. На каждом углу вход на небо, а люди почти не заходят. Но храмы открыты святые, и вечером исповедь в храме, и служат с утра литургию, и Чашу выносят с Дарами. И можно подняться над пивом, над бытом, над бредом, над модой, - и стать постоянно счастливым, и быть наконец-то свободным!