Все в стихах...
Анна МАРКИНА, Климовск (Россия)
НЕ СЛОНОВЬЕ
* * *
Из трубы на кухне текла вода,
но труба не чинилась как-то.
И в апреле теплом цвела беда,
и расцвел на окошке кактус.
Кот мечтал за меня колбасу доесть.
На душе был осадок черный,
будто входишь маленькой ты в подъезд,
а оттуда твой велик сперли.
Самолетный след – как небесный бинт.
Джинсы куплены не по росту.
И любить человека, всегда любить,
становилось совсем непросто.
* * *
Все нам было ха да хи, все нам было не с руки,
мимо дома шли на юг грязные товарняки,
осаждали хмурый дом вечерами комары,
гнил несъеденный арбуз с долгим привкусом жары,
ничего – ни слез, ни бед, ни доверия к стихам,
только ветер на заре занавески колыхал,
было лето, было лень, плыло облако, как кит,
и дрожали за окном звонкие товарняки,
будто ввинченный в пейзаж на пруду дремал рыбак,
да дежурила в тени стая ласковых собак,
и казалось между тем – жизнь случайна и легка,
и казалось проиграть можно разве в дурака.
* * *
Все останутся, знаю, волнением, облаком, вздохом,
может, отблеском беглым, упавшим с обеденной ложки,
потому что иначе нельзя и иначе мне плохо,
потому что нельзя не остаться хотя бы немножко.
Все во мне и вокруг. Так храню номера телефонов
тех, кому электроника вряд ли уже пригодится,
ни стереть, ни забыть, потому что хозяева оных
не ушли, не зашли вместе с солнцем, а просто одиннадцать
на настенных часах. И темнеет, темнеет, темнеет,
будто нет ничего кроме ночи, бессонницы, грусти...
Это все проживешь. Станут тени немного длиннее,
а тебя не покинут любимые и не отпустят.
* * *
Год тянула себя, как хромающая кобыла,
у которой из теплых ног убывает лето.
Посещала тусовки (не очень-то их любила,
просто слабость имею к фуршеточным тарталеткам).
В ледяном дворце, в груди, просыпались пчелы.
Я дышала под небом, словно глухое поле.
Надо было действовать: я отрастила челку,
получила права, кредит, обновила полис.
Все ждала, что скажет кто-то: живи – вот вектор,
ты туда живи, где полощется свет усталый.
Я пыталась жить с умирающим человеком,
но над ним так болело, что лампочки отцветали.
Я пыталась пробить этот бред, эту тишь словами,
и, конечно, всюду обнаруживался придурок,
изрекавший: на ваших буковках щей не сварим,
заключавший: у нас и так завались культуры.
Я ходила по этой стране, как перина взбитой
сапогами, стадами, страданием и дождями,
И, казалось, тело двигалось по орбите
между госинстанций, окруженных очередями.
Повторялось все: как обычно, светло и пышно
тяжелели снега за окнами в эту зиму.
Мне хотелось остаться, остаться хотя бы вспышкой,
а не просто окном, из которого свет изымут.
Не спасали слова, портвейн, не спасал Навальный.
Как остаться не знали, бились в кирпичных клетках,
мы читали стихи с друзьями в кафе подвальных,
где меню обещало лучшие тарталетки.
