***

Старый репейник встал на тропе, как дед Пыхто,
возле крыльца высохшими семенами бренчит крапива...
А ведь пока не толкнул калитку, казалось, что
нет, ничего не кончилось, молоды все и живы:

пробует сын молотком по гвоздю, а тесть
ладит парник, теща поливает жимолость, флоксы, левкои...
Счастье не то, чтобы где-то, оно прямо здесь — есть
борщ на веранде с зеленью, красное пить сухое.

Солнцем, дождем облизаны бревнышки...
И над всем
перистыми написано, но не прочесть:
Эдем.

***

Как раньше просто всё и чётко,
так первозданно и легко:
«Хлеб», «Молоко», «Вино и водка»
и снова – «Хлеб» и «Молоко».

Такое что-то в том родное,
такое близкое тебе:
с наклоном «Пиво розливное»
и «...аня» (ну, пропала «Б»!)

Неважно, что в «Универмаге»
пустые плечики. Забил!
Духи...название забыл! –
мне в сером рубище бумаги
так нежно подали (любил
тогда я девочку из класса),
и я помчал на встречу!..
«Мясо»!
( «Мослы» - уж коль по чесноку...)
«Аптека»!
«Овощи»!
«Сберкасса»! -
склонялись, тоже на бегу!

...Ноябрь уж наступил. Печалька...
Тропа, присыпанная тальком,
сквозь ветки голые манит
неоном:
«Будь здоров!»
«Магнит».

Но знаю: ждут в конце аллеи,
не мельтеша, не гомоня,
«Хлеб», «Молоко» и «Бакалея»...
И одноклассница моя.

Осень

Буксир последний на реке,
пустынный остров вдалеке...
Я налегке на сквозняке -
как будто с голой кожей...
И в левой ничего руке,
и в правой ничего руке,
да и в карманах тоже.

И машет с неба на чело
бессильно дождь-кропило...
И в правой нету ничего,
и в левой нету ничего,
и только память: было...

На взгорке голубеет суд
как справедливости сосуд,
но весь в окошках, дырчат.
Там, снявши кожу, смотрят в суть,
весами с чашами трясут.
Но там меня напрасно ждут -
за мной идет буксирчик!