Акушер

стоит лечь — маета гуляет, как плеть — по телу.
эту тонкую кожу (завтра — к врачу) сниму.
время лечит не там, где я не болеть хотела.
новый доктор — такой же. я не хочу к нему.

наглотаюсь с утра февральских лекарств несладких:
новый день — я нутром почую — зачем-то жив...
просто выскреб февраль (как маленького — из матки)
неуместный зародыш чувств из моей души.


* * *
в эти морозы жуткие
минусом жизнь низка.
скован и воздух:
шутка ли! —
чувства мои в тисках.

горло немого города
давит в себе меня,
где на конце не-провода,
линии не-огня —

лёд твоего дыхания,
холлс и твоё ха-ха.
в рот моего стиха не Я —
ТЫ не вдохнёшь стиха.

вверх (где светает),
вниз (в темно),
словно в тебя дыша,
снова катаю мысленно
солнца горячий шар.

мёрзлый трамвай к вершине дня
едет в наш май, в светло...

Господи, продыши меня
пятнышком на стекло.

Птицы

*
не текут облака: небо — в лицах
полукаменных, не в облаках.

всё в твоих, Боже мой, небылицах,
всё в загадках, и небо — в руках
у тебя, внеземного прораба.
у меня же, слепого раба,
только эта дорога до трапа
и небесная эта тропа

мимо птиц по обочинам белым,
укрывающим речь (пустоту)
за сизифовым облачным делом —
плыть бездвижно на вечном посту.
ведь куда бы ни плыли — не тонет
это тихое небо из лиц.

словно птицы застыли в бетоне.
словно вовсе и не было
птиц.

*
в эфире только птицы, только мёд
и прочее, не связанное прочно.
но кто меня не слышит — тот поймёт,
что это — всё, и это всё — неточно,
и что теперь одно наверняка:
протянутая облаку рука
ничьей медовой яблони, а выше —
железной птицы реактивный след,
которая летит, летит на свет,
а он — неслышим.