Мама вышивает маки крестиком

Звёздочки — бессонницы предвестники —
точат иглы, нити теребят.
Мама вышивает маки крестиком
на холсте подручного тряпья.

А сама-то — хрупкая дюймовочка —
на губах парное молоко.
Ей бы подремать морозной полночью
на цветке, укрывшись лепестком.

Время замирает пограничное,
замирает, будто нет войны;
но сбегают куколки тряпичные
по холодной кромке тишины...

Между взрослою и невеличкою —
юности украденный фокстрот.
Чуть рассвет — и девочка с косичками
побежит вприпрыжку... на завод...

Лидии Руслановой

Свет ли, грусть ли проникает сквозь винил;
сквозь войну, эфир, молву и прессу.
Как же так, что виноватой без вины,
вас распяли на кресте репрессий?
Поездов опальных, дальних перестук
боевой певицы с офицером —
в унисон и в боль...В каком теперь скиту,
Лидушка, даёте вы концерты?

Как живётся вам вне времени и дат,
что для вас сегодня хлеб насущный?
По морозу босиком бежать куда
за любовью, что неволи пуще?
У окопов или в мутных зеркалах —
стынь одна на том и этом свете.
По дороге от Рейхстага в Озерлаг
ветер свищет, как же свищет ветер;

и разносит по таёжным берегам,
до людей разносит ваши песни.
Где никто не бросит камень во "врага" —
ни народ, ни сеятели лести.
Сотни месяцев багряных у реки
в облака забрасывают невод;
и шагают с песней вечные полки
в неподшитых валенках по небу...

Тает свет

Полнеба хмарью занесло.
Хотя стоит ещё тепло,
изрезан день дождями.
И ты сидишь и плачешь тут,
как будто треснувший сосуд
с ментальными тенями,

что исчезают насовсем,
как тает свет от хризантем
над маминой могилой.
И в бездну ускользает взгляд,
где позывные шлёт земля
в Господнее горнило.