Циклон

Всю неделю, будто день один,
у порога топчутся дожди,
тычут в окна тоненькими пальцами;
пишут неразборчиво слова
(почерк чересчур замысловат),
к горизонту семенят скитальцами.

И висит, как марево, циклон.
Рукопись ложится на стекло,
наполняясь светом между строками.
Чувствуя подвох и поворот,
память мамкой за руку берёт,
чтоб не окрестило душу током и,

обходя опасные места,
забываешь сосчитать до ста,
игнорируя прогнозы метео.
..............................
Ни о чём не мыслишь, ни о ком,
ловишь сны, как бабочек, сачком,
в речь свою вплетая междометия.

Бесовская бессонница

Ты больше не чудишь, душе твоей лет триста, но
сомнения и боль по-прежнему тревожат.
Дожди идут зимой транзитными туристами,
и ветру не уснуть на мокром ложе.

Фонарь дырявит мрак под стынущими ветками,
овальной головой свисая с шеи тонкой.
Здесь прошлое твоё – забытое советское
с ульяновским прищуром на потомков.

Оно с гневливых уст срывается анафемой,
где пустыри, частя, читают свой апокриф.
И даже эта ночь, вся в чёрном, как монахиня,
воспоминания и вздохи копит.

Грохочет тишины тактическая конница,
в твоё окно шуршит дождя и снега помесь.
Ты прогоняешь прочь бесовскую бессонницу,
и ничего из прошлого не помнишь.

Тишина

Мир нелюдимый – как душа, нагой от грустных дум и драм неизлечим.
Дни-близнецы – один от одного не пробуй между прочим отличить.
Здесь тишина стоит, как истукан, разжалован в озимые пырей.
Смят улицы потрёпанный рукав в бесчисленных прорехах пустырей.

Худого дня поблёкшее тавро скрывает хмарь; деревья – целый лес –
уверенно шагают в полный рост по стынущей заброшенной земле,
накрыв листами гоголевских тяжб травы поникшей полинялый шёлк.
Январь всё время слёзы льёт, хотя сезон дождей давным давно прошёл.

Ведёт по кругу память-конвоир, болтается на ниточке душа –
в ней нет угла для домыслов твоих, мгновения толкаются – спешат.
Стоишь у дома... сумерки, как йод, – забор – автограф ветра – вкось и вкривь,
и только взгляд невольно выдаёт застрявший рыбной костью в горле крик.