Приземлённое

Дельтаплан словно муха беззвучно скользил в высоте.
«Ишь, Икар отыскался!» - подумал с усмешкой прохожий -
«Я бы мог и повыше, когда бы летать захотел!
Не сейчас, безусловно, но, может, когда-нибудь позже»...

Он спешил на работу, когда же тут пялить глаза? -
Он не мог опоздать. Пусть хоть ангел летает - неважно!
Но ведь знал тот прохожий - не мог он, конечно, не знать:
На свою высоту он сумеет подняться однажды.

Дьявол спрятан в деталях - к деталям прохожий был строг:
Он инструкции чтил, помня женщину пьяницы Лота.
Думал он на земле о земном - по другому он просто не мог! -
И войдя в самолёт, и усевшись на место пилота...

А потом, после рейса, он думал, что как-нибудь сам
Он однажды пораньше вернётся с работы, возможно,
И возьмёт дельтаплан, и взлетит как Икар к небесам!
Не теперь, безусловно, но, может, когда-нибудь позже.

Афганский синдром

Он болезненно худ, и кажется свет его огибает, не давши тени.
Широкополая шляпа его превращает в гигантских размеров гвоздь.
Он абсолютно безрукий, но всё же в народе бытует особое мнение,
Что руки и он не всегда существовали врозь.

Борода прикрывает медаль, чужеродную блёстку, приблуду иного мира.
Да за что же такому награды? - неудачник угрюмый и, может даже, клошар!
Борода мешает ему - отпустил, чтобы только награду не компрометировать:
Ведь настолько тело иссохло, что в медали одной и задержалась душа.

А народ попривык - ну стоит мужик и стоит. Народу печалиться надо ли?
Поначалу совали деньги: «Пойди, похмелись, ты же не памятник, бро!»,
Но всегда на асфальт через дыры в карманах монеты со звоном падали,
И пошло, поехало: что же на этого фраера переводить добро?!

А мужик стремился впитать холодную серость неба, на солнце нищего, -
Кто глядел на солнце в горах, тот знает, насколько жёсток солнечный круг, -
И думал: «Мой дед был на Великой войне, а я, видать, на войнишке,
Ведь от той, настоящей войны, я остался вовсе без деда, а на этой - только без рук...

Он давно угадал, что судьбе не пошлёшь телеграммой, чего ты жаждешь,
И его война словно мёд на дёготь похожа на Великую ту .
Но одно не сумел он принять: как не может постигнуть каждый
Что важнейшее в этом мире - уберечь эту хрупкую красоту!

Непререкаемый авторитет

«Сказка - лжива, но в ней намёк выпирает сосцами,
Кормящими Ромула, Рема, Державина и Пегаса.
Как?! Вам сосцов не хватило? Так виноваты сами -
Неча глазами зыркать, покрикивая: Фигасе! -

Надо вгрызаться в сказки, посасывая намёки,
И будет как Ромулу с Ремом- уважуха с бооольшим респектом.
А если случайная рифма изящно вплетётся в строки,
Вас назовут стихотворцем и даже, возможно, поэтом...»

Иван Семёныч прищурив глаза, наслаждался процессом -
Он знал предмет досконально: профильный вуз по блату.
Сейчас он писал эссе в одну солидную прессу,
Собирая бесценные знания к малому атому атом.

Его уважали. Он слыл палачом графоманов.
Его гонорары не знал лишь патологический дурень,
А он как простой демократ, ходил один, без охраны,
И открывал ногой двери министерства культуры.

Короче, Величина! Гигант поэтической прозы!
Его благородная седина по стране с плакатов сияла.
Но тут Иван Семёныч отвлёкся от мыслей розовых:
- Мало в написанном желчи! Муза свидетель - мало!

Хорошо бы задеть великих. Задантесить классику высшую!
Разберу, пожалуй, на драхмы слепого Гомера!
«Ишь, заграница - кто о ней правду-то ныне пишет?!
А тут, мне кажется, аутодафе - и то полумера.

Апологет войны, певец царизма и антисоветской злобы -
У всех имена чудны́е, а изменница, Ленка, вишь ли...
Как российское имя, так некуда ставить пробу -
Посмотришь, так все негодяи из русской плеяды вышли!»

Иван Семёныч затряс роскошной гривой волос седых,
Смеясь от удачной статейной «вишенки к торту»:
- Что, схлопотали буржуйские вирши, от нашей прессы под дых?
...Получу двойной гонорар, да махну из России к чёрту...