Городской роман

Майская молодь пролезет в любую щель
Там, где ещё не валялись ни конь, ни валенки.
В тесном проулке седлает заборы хмель,
Только вчера оторвавшись от юбки маменьки.

Гривы зеленые пахнут отцовским «Будь!»,
В жёлтых глазах отпечаток беспечной взрослости.
Бабушка с дедушкой варятся где-нибудь
В чанах пивных или в недрах дворовой полости.

Рядом сирень прорастает наискосок,
Верхним чутьём огибая края штакетника.
Ломкие кисти пустили древесный сок.
И ожидают в гнездовьях весны наследников.

Буйную голову до ломоты склоня,
Щерится хмель, наскакавшись в сердцах до одури.
Ластит сирень оживленный подворок дня
И вырастает из детских портков и обуви.

Будет цвести, а в июне сойдёт с ума,
Чтобы потом, надышавшись её безумием,
Хмель смог к зиме накропать городской роман
И извергаться на быт горожан Везувием.

Разведены

Разведены войска, мосты и мы –
Заложники заиленного быта,
Искатели бревенчатого скита
Затерянного в узелках судьбы
По поводу нашествия зимы.

Подписаны бумаги натощак,
Уложены нехитрые пожитки
Декабрь недосоленный и жидкий
В кирпичной арке черпает сквозняк,
Не отходя от лужи ни на шаг.

Стоит печать на подписи судьи.
Стоят кусты, раздетые погодой.
И тело тучи с явной неохотой
Пытается за горизонт уйти,
Отряхивая сумерки с груди.

А ведь была когда-то и весна.
И всё живое радовалось свету.
Но свет тускнел со вторника, а в среду
Взял загулял болезный допоздна
И оказался на пороге тьмы.

Разведены...

Песня-мольба

Брошенный в кружку для подаяния
Медным алтыном
Ищешь в голодных глазах сострадание,
Вбитое клином,

Ищешь в молчании гордого рубища
Звуков прорехи;
Может из них в ненастроенном будущем
Сложатся треки,

Сложится песня-мольба-бесприданница,
Склонная к плачу.
Только кому это счастье достанется
С горем в придачу?

Тянутся руки к чужому веселию,
К шрамам на теле.
Глинный уезд ублажает империю
Росписью гжели.

И ни полслова в отместку за литеры,
Стертые с окон.
Выпивший вечер в поношенном свитере
Песней растроган.