Еще вчера дети росли,
а сегодня они –
оторванные пуговицы,
которые не пришить.
Последний звонок срезал цветы жизни,
собрал в букеты,
поставил в вазы,
но выпускной вечер вазы перевернул,
рассыпал, разлил,
кого-то растоптал,
запачкал, оборвал лепестки,
кто-то просто привял под утро.
Милейшая, наивная Софа Борисовна,
учительница русского,
мощно намакияжилась,
так крепко омолодив свою кожу,
что та чуть было не отвалилась от старых костей.
Алла Денисовна ходит злая
и лохматая, как тарантул.
А вот и мы под утро,
два лучших ученика школы, девочка и мальчик,
возлагаем цветы.
Солнце еще не встало,
огромная площадь пуста как космос,
новый пиджак натер подмышки,
но я помню:
вон там, в дальнем уголке площади,
я однажды смотрел фейерверк,
сидя на плечах отца.
Гремел Лебедев-Кумач,
мощно отражаясь от зданий Госпрома,
университета, и военной академии,
и отец сказал тогда:
"Закончилась война во Вьетнаме".
И я вдруг понял,
что на свете есть Вьетнам,
что на свете бывает война,
и что война это больно.
"От Москвы до самых до окраин"
ревел воздух,
и небо было звуком,
и опадали шары фейерверков,
и тысячеголовая завороженная толпа
сверху казалась галькой на дне ручья.
Время в памяти свернулось как молоко,
комочками.
Утро после выпускного –
начало отсчета старости.
Все мы трескучие танчики, управляемые нашей памятью.
Все мы одуванчики свободы, обдуваемые ветрами обязанностей.
Мы последние интроверты,
мы припадаем пылью,
как старинные фолианты,
ожидая, что нас кто-то прочтет.
Но катится Джаггернаут,
и рождаются
все больше самоуверенных коров гну
да бодрых ослят Пржевальского.
Выросло поколение,
рубящее свои корни
все короче и короче.
Раса мелкотравчатых Фаустов
вызывает одного дьявола за другим,
и вирус скачет
большой и оранжевый,
как баскетбольный мяч.