Был странный месяц… дождь, сменявший снежность,
надевшую прохожим парики.
Теряя слов напрошенную нежность,
он открывал свои материки, –
они манили больше, чем пугали.
И, обтекая контуры границ
всё тех же Аргентин и Португалий,
в них маски закрывали части лиц.
Скрывалось прошлое и будущее тоже
в полупрозрачной, скрученной парче –
в зрачке ягнёнка, спавшего на коже –
татуировка на его плече.
Горел ночник: как будто некий бластер,
он выжигал планету изнутри…

Вдоль копоти шагал заблудший пастор,
нашёптывая встречным «de Paris».
Собор чернел под небом, а из окон
мозаики глазело домино.
Казалось: превращается в вино
вода, текущая на русый локон, –
не обретая веру и свободу, –
под каблуки, на белый воротник.
Оно обратно превращалось в воду
и омывала новый материк –
неузнанный, непонятый, отныне
прибежище варягов и магог…
Он говорил у стойки на латыни
и верил в Иоаннов эпилог.
Качало «Шхуну». Продолжались сутки.
В матроске бармен слушал вялый бред.
А юный снег со старой проституткой
встречали наплывающий рассвет.