* * *

Нормальные люди не ездят в трамвае,
а просто гуляют весь вечер домой.
Ты слишком прекрасна, особенно в мае,
особенно если гуляешь со мной.

Пропитаны первой грозой тротуары,
и ветер стреножен у стен городских.
Нормальные люди разбились на пары,
и мы разобьёмся не хуже других.

Отчасти смешны и нелепы отчасти,
и всё же изящны на целую треть.
Держи меня крепче, поскольку от счастья
могу непонятно куда улететь.

Туда, где в трамваях сидят обормоты,
где мчатся безумцы верхом на метле,
а мы ведь нормальные – после работы
гуляем в обнимку по твёрдой земле.

* * *

У меня есть право на бессмертие,
у тебя такого права нет.
Почему же только ты заметила
над равниной восходящий свет?

Только ты в распахнутые окна
улыбнулась первому лучу
так легко, что даже чайник вздрогнул
и задул оплывшую свечу.

Только ты, стоящая над бездною,
тонкие расправила крыла,
напевая песенку воскресную
про любовь и прочие дела.

Будто пчёлка в облаке медовом,
светишься на фоне сентября,
счастье расточающая вдоволь,
втайне берегущая себя.

* * *

С головой нырну в кипящее молоко,
скину, как минимум, тридцать лет и не промокну,
избушка на курьих ножках вздохнёт глубоко,
повернётся дверью ко мне, а к лесу – окнами.

Выйдет старушка хлебосольная меня встретить,
глаза с прищуром, седина жёлтая, а душа – мёртвая,
скажет сердито: – Ждала тебя к половине третьего,
а ты пришёл умирать ко мне в начале четвёртого.

Где же носило тебя, чем занимался, кого любил,
удалось ли тебе повидать неоглядную невидаль?
Расскажи, из каких таких несчастных глубин
лишние полчаса жизни вытащил неводом?

Потопчусь немного во дворике, улыбнусь широко,
а потом уйду восвояси, ничего не ответив ей,
и буду снова нырять в кипящее молоко,
отмечая собственное столетие.