Обладателями Приза симпатий журнала "Западное побережье" - публикацией на его страницах произведений авторов - участников Международного литературного конкурса "10-й открытый Чемпионат Балтии по русской поэзии - 2021" -

объявляются:

Виталий МАМАЙ, Бат Ям (Израиль)



Конкурсная подборка 278. "Буги-стрит" (публиковалась анонимно)

Буги-стрит

Возвращаться на Буги-стрит начинаешь за́долго.
Видишь в зеркале ванной себя – небритого, голозадого,
где-нибудь в чёрной Африке, в Чаде или Ботсване.
Все они на одно лицо, страны, где разве что Бог с вами,
с вашей предательской, вызывающей белизной.
Достаёшь последние чистые джинсы, пялишь,
пока с высот не скатился зной,
дух окрестных холмов не вывел на не́бо пылающую ладью...
Развалюха-такси у входа, бросаешь ключи портье,
чёрт побери, к л ю ч и, какой же здесь век... Адью.
...
Нет, терминал не то чтоб из мира волшебных грёз,
но так уж тут повелось – всякий туземный Крёз,
чаще всего отставной заштатный головорез,
должен попасть с женой на вожделенный парижский рейс.
Благоухая приторным, пряным, в немом предвкушении и в поту,
парочка мнётся у VIP-окошка в аэропорту,
и прожигает мятую майку твою эйфорическим блеском глаз,
мол, посмотри-ка, белый, кто здесь чекинится в бизнес-класс.
...
В мягком нутре аэробуса пахнет забытым чем-то,
стюарда, судя по бейджу, зовут Паскаль,
здесь ты неслышно шепчешь Африке:
– Африка, отпускай.
Подключаешь вай-фай, поднебесный ска́йнет,
и, о чудо – Африка отпускает.
Вместо трущоб, калашей, ободранных джипов
приходят покой и тишь,
ты до самой своей пересадки спишь,
мчится на милый север небесная колесница,
и Буги-стрит больше тебе не снится.

К Элис

Расскажи мне, Элис, куда мы делись,
кто кому был вещь, кто кому владелец,
кто кому был трах, кто кому был крах,
на каких ветрах разлетелся прах
тех далёких окраинных девяностых,
где нас помнят в якудзах и в коза нострах,
где нам больше не быть перекатной голью,
как верблюду в душу не влезть иголью.
Да пребудет Велес с тобой, о Элис,
тело – липовый мёд, губы – сладкий Bailey's,
кто кому был стон, кто кому был сон,
кто кого переехал огненным колесом,
кто пока в живых, кто сыграл в мешок,
кто оливковый жмых, кто китайский шёлк,
что останется в наших
проломленных временем
черепах,
если мир окончательно съедет с трёх
доселе никем не виданных
черепах.

Над Витебском

Где-то облаком света,
парфюма, обрывков фраз,
покрывающих ровный гул,
из парижского марта
спешит самолёт Эйр Франс
в домодедовскую пургу,
и в прозрачных высях
не верит глазам потрясённый галл –
у него, у мира, у города
на виду
над кварталами Витебска
плавно кружит Шагал,
наконец-то сбежавший,
допустим,
из Помпиду.
Он всё тот же, что был,
и его борода, лапсердак, сума
не истлели за столько лет...
Чтобы взять
и взлететь над Витебском,
не обязательно нужно сойти с ума,
можно просто купить билет.
Ах, мечта, что засела давно в мозгу!
Под тобой купола и крыши,
лети, смотри,
а прибудешь рейсом Пари-Моску –
пересядь на Моску-Пари,
и ещё раз над Витебском
воспари.


Александр ЛАНИН, Франкфурт-на-Майне (Германия)



Конкурсная подборка 322. "Имена и люди" (публиковалась анонимно)

Гуррагча

С дарёным палёным iMac-ом,
В скафандре с чужого плеча
Летит над родимым аймаком,
Жугдэрдэмидийн Гуррагча.

Не первый. И даже не сотый
В хвалёном небесном ряду.
Герой безнадёжного сорта.
Пастух, оседлавший звезду.

Гагарин божественно вечен -
Он "всехний", а значит ничей.
И палят Гагарину свечи
Забывшие про Гуррагчей.
Молитвою мультимедийной
Он пастве сияет в ночи.

А имя Жугдэрдэмидийна
Длиннее церковной свечи.
О нём не напишет баллады
Поэт на двенадцатый день.

А впрочем, ему и не надо -
Он просто летал на звезде.

Ленинградская соната

Бетховену всегда удавалась кода.
Диссонансы рвали наполненный венский зал...

Девятого августа сорок второго года
Война уже прикрывала свои глаза.
Войне казалось: можно уже забыться,
Заслушать взрывы парой-другой сюит.

Ну это ж надо было с зимой забиться
На то, что город всё-таки устоит.

Бетховен звонка не слышал. А что такого,
Когда ты глух, и занят, и Lebewohl.
И гость со странным именем - Шостакович,
С визиткой на до-мажор вместо ми-бемоль.
Потом жалели, что не осталось фото,
Где оба фак показывают войне.

Соната двадцать шесть для пианофорте
На фортепиано была бы чуть-чуть слышней.

Война понимала: эти б смогли сыграться,
И не для того, чтобы шкуру свою спасать.

Вывести дистрофию из ленинградца -
Как аритмию нотами записать.

Война так устала, что становилась фоном,
Сидела в углу, тупо смотрела в пол,
И слушала премьеру седьмой симфонии,
И понимала, что проиграла спор.

Это нормально, что клавиши ночью серы,
Что мосты на четыре октавы разведены.

Бетховен занят, Бетховен слушает сердце -
В тональности до-войны. Во время войны.

Дом умирающих

Когда закат серпом луны зарезан,
И слита кровь в небесные ковши,
Ко мне в палату входит мать Тереза
С ножом для книг и с книгой для души.

Снимает кожу слой за слоем с тела
До места, где действительно болит.
И ртутью растекаются по стенам
Разбитые термометры молитв.

Вокруг неё плебеи и плейбои,
Да ангелов шаги и голоса.
Она моей не понимает боли,
Как древние не знали колеса.

Ползут слова по моему предплечью -
Уже не яд, но всё ещё не йод.
То добрые медсёстры человечьи
Вытравливают байки про неё.

Да все мы здесь, раздетые до пульса
Уверенным движением ножа,
Где каждый стон на грани богохульства,
А каждый крик на грани мятежа.

И длится ночь к неумолимой дате,
И со стены вещают письмена,
Что нам иной не будет благодати,
Чем та, которой делится она.


СПАСИБО ВАМ ЗА ВАШИ СТИХИ, ДРУЗЬЯ!






САЙТ ЖУРНАЛА "ЗАПАДНОЕ ПОБЕРЕЖЬЕ"